Роман Шмараков - К отцу своему, к жнецам
Между тем от Кесарии пришел на галее граф Генрих, оставив большую часть своего войска пробиваться по суше среди непрестанных засад и нападений. Таким образом, король Англии из всего своего воинства имел при себе лишь 55 рыцарей, а вместе с пешцами, арбалетчиками, пизанцами, генуэзцами и прочими – до двух тысяч; что до коней, то их, добытых отовсюду, нашлось ровным счетом 15, добрых и дурных. При виде этого король стенал от самого сердца и все вспоминал, как франки, бывшие с ним в Акре, не удостоили присоединиться к его походу, но отвечали без всяких затей, что больше никуда с ним не пойдут: и надобно вам знать, что они сказали это против самих себя, ибо случилось так, что они никуда и ни с кем больше не пошли, но через несколько дней нашли свою смерть при городе Тире: там были герцог Бургундский, Гильом де Пинкени и другие. Король также горько сетовал на вероломство греков, которые не хотят ничего сделать к чести и выгоде христианского мира, но заключают договоры с сарацинами, не думая ни о ком, кроме себя, и поступают так, словно им никогда не придется дать отчета за то, что они совершили. Тогда люди, бывшие с ним, на утешение ему сказали, что у греков это в обычае испокон века, так что мир полон примерами того, как они блюдут верность: именно так вышло между Александром и Киприаном, так и во многих иных случаях. Король спросил, что это за история об Александре, и ему рассказали, как все было.
В одном греческом городе властвовал некогда человек по имени Александр, наделенный отвагою и неустанною предприимчивостью в делах войны и мира, но жестокий, вспыльчивый и неуступчивый. Живя в крепости, господствующей над городом, он правил, не слушая никого, кроме своего желания, и свысока глядел на невзгоды, причиняемые горожанам его суровостью. Среди тех, кто считался его друзьями, был некий Киприан, расторопный и ловкий во всех делах, которые Александр ему доверял. Часто бывая в покоях Александра, Киприан имел случай видеть его жену и после нескольких осторожных попыток нашел способ втайне довести до нее признания, полные самой безудержной страсти и самых трогательных просьб. Женщина, которой льстила мысль, что любовь, ею внушаемая, сильнее страха перед ее мужем, не отвергла его откровенности, но каждый новый раз выслушивала его опасные речи все с большею склонностью и в сладкой задумчивости. Однажды Александру, присутствовавшему в собрании городского совета, торопливо вошедший слуга нашептал вести о народном возмущении, начавшемся в этот час на другом конце города и грозящем скоро сделаться опасным, если им пренебречь. Александр тотчас покинул совет, взяв с собою немногочисленную свиту и послав гонца к охране замка с приказом явиться ему на помощь. Киприан в этой спешке остался забытым. Он понял, что долго будет искать другого случая проникнуть к женщине, спрятанной в неприступной цитадели. Он поспешил к грозным вратам; свободно пройдя среди немногих воинов, оставшихся беречь замок, Киприан тайною дорогою достиг спальни Александра и вошел в ее двери. Водя внимательною рукою в полумраке, он ласковым шепотом возвещал любовнице свой приход и просил ее ни о чем не тревожиться.
Их объятия застал Александр, разом покончивший с мятежом и воротившийся домой прежде вестей о своем триумфе, еще задыхающийся от сечи и не остывший от воинской ярости. Увидев, что происходит в его спальне, он вскипел и молча бросился, подняв меч, на полуобнаженного Киприана, не имевшего при себе иного оружия, кроме того, которым думал сражаться с чужой женой; тот, однако, скатившись с постели и собрав всю свою ловкость, чтобы она послужила ему, как никогда прежде, несколько раз уворачивался от ударов взбешенного мужа, пока наконец, перехватив его руку, не изловчился погрузить лезвие в бок самому Александру. Оставив властителя умирать на полу, рядом с полуживой от стыда и страха женщиной, среди замка, полного ни о чем не подозревающих слуг, Киприан, завернувшись в какой-то плащ, пробрался к воротам и, спустившись со скалы, прямиком направился к дому городского совета, стуча по дороге в каждые ставни и возвещая, как о празднике, о гибели Александра, прекратившей для города все его беды и унижения. Знатным горожанам, спешно поднявшимся из постели, чтобы по его призыву явиться на ночное сходбище, Киприан предстал в полном блеске тираноубийцы, щедрыми похвалами украсив рассказ о деяниях, совершенных им в эту ночь, и требуя от городского совета наград и почестей, подобающих освободителю. Горожане, однако, выслушав его с важным и внимательным выраженьем и поблагодарив за принесенные вести, начали судить вопреки его предположениям.
Один сказал: «Киприан, который хочет от нас публичного одобрения, не убил бы Александра, если бы тот сам его не вооружил. Он не взял с собою в замок щита, не панцирь надел, а тонкую ризу и, умащенный, вошел в спальню, в которой, как он тщательно удостоверился, не было ее хозяина. Он говорит, что убил тирана, – но тираноубийцу привел бы в замок тиран, а не его жена, ненависть, а не любовь; намеренный подняться туда ради того, за что он себя прославляет, он нес бы с собою мужество, нес бы меч; он шел бы туда, где мог найти Александра, а не поспешал оттуда, где его вернее всего было искать». На это Киприан отвечал: впустую говорить, что у него не было оружия, – какая польза Александру, что у него оно было? У того, кто к Александру пошел безоружным, доблести не меньше, но опасности больше. «Не смотри, – прибавил он, – что я принес в замок: вынес я из него Александрову смерть. Меч не мой, но рука моя, отвага моя, замысел, опасность, тираноубийство – мои».
Другой сказал: «В чьей спальне не побывает тот, кто даже к Александру рискнул проникнуть? Киприан ищет у нас одобрения за то, что, застигнутый в блуде, не захотел умереть: а ведь убей его Александр, разве это не был бы редкий случай, когда он поступил по праву? Вот, подлинно, битва новая и неслыханная: ратует тираноубийца за блуд, тиран – за целомудрие! Конечно, я хочу, чтобы человек, причинивший городу несметные обиды и оскорбления, погиб ради города: пусть убьет его прогневленный гражданин, пусть чередует с ударами проклятия, какими обычно честит муж прелюбодея, а не прелюбодей мужа; но ты, Киприан, еле высвободившись из позорных объятий, несешься прямиком к награде: я же не хочу, чтобы тот, кто притязает на редкую и драгоценную почесть, подражал необузданности того, чьим убийством он хочет славиться». На это Киприан отвечал: «Ты называешь блудом поступок, благодаря которому никто теперь не должен в своем доме бояться блуда? Я не считал прелюбодеянием – соблазнить жену тирана, как и человекоубийством – убить тирана».
Третий сказал: «Все честные дела начинаются желанием, а случай их лишь исполняет. Мы знаем, сколь часто доблесть прославляется и там, где исход ее обманул и сокрушил ее усилия; также и злодеяния караются, даже если не достигают цели; неудачливая доблесть не теряет своего сияния, и славу доблести не перехватывает случайный успех. Ты убил мужа, Фортуна – тирана». Киприан отвечал ему, что в охраняемом замке он тщательно искал случая, благосклонного его замыслу, испытывая слуг Александра, испытывая его друзей, и только в его жене блеснула такая возможность. «Каким осмотрительным, сколь опасливым соблазнителем я был, – воскликнул он, – чтобы меня не застигли врасплох!»
Он, однако, не убедил горожан своими доводами, и иные, качая головой, говорили, что благоразумие их предков не купило бы тираноубийства такими почестями, даже если бы сластолюбие обещало его совершить, и что примером для них, если они хотят держаться честного пути, должен быть римский народ, не хотевший победить врага ни ядом, ни вероломством.
Тут, однако, наш гость прервал свою повесть и сказал: «Вот что пришло мне на ум: а как бы вы рассудили это дело? И чтобы отдать должную честь, прежде всего ты, достопочтенный отец, – обратился он ко мне, – ведь благодаря своему сану ты жрец правды, умеющий видеть не по людским мнениям, но по суду Божьему, – скажи, как будто ты на месте этого рыцаря: когда любовь толкает его на подобные дела, найдет ли он себе оправдание в том, что несметные обиды, причиненные ему самому и многим другим, заставили его нарушить верность и сделать своему господину то, что было сделано?» Я отвечал, что не совершаю дел, свойственных рыцарю, но принимаю его, когда он приносит за них покаяние. Гость, рассмеявшись, воскликнул: «Вот достойный ответ!» и обратился с тем же вопросом к нашему господину. Тот, подумав, сказал: «Не следовало бы ему так препираться с горожанами из-за того, что он вошел в покои своего господина, не будучи им призван, ради дела, которое бесчестило их обоих; если же он настаивает, что совершил нечто великое и славное, ему бы лучше оставить все прочее и молить, чтобы Бог воскресил его господина и свел их не в спальне, а на поле, с оружием в руках, иначе никому из них не доказать своей правды». Тогда гость сказал, что ему, верно, приятно будет услышать, и король Ричард точно так же судил об этом деле, и господин наш отвечал, что это ему отрадно, как мало что другое.
